|
— Евгений, наверняка у Вас часто брали интервью. Пожалуй, вопрос, касающийся начала творческой деятельности, наиболее распространен. Но мне кажется, что ответ на него звучит по-разному, изменяясь вместе с человеком. Как все началось?
— Все началось, вероятно, еще в юности. Вспоминается теплота семейной жизни, мамины и бабушкины руки. Но тогда я этого не осознавал. А еще — ярким впечатлением явилась выставка Врубеля в 1956 году в Третьяковской галерее — и особенно картина «Восточная сказка». И с тех пор ничего мне больше так не хотелось, как только сделать также. Начались блуждания, поиски и продолжались до тех пор, пока я не оказался в институте и всерьез не занялся работой. Как все юные считал себя гением.
— Скажите, а кто именно оказал на вас влияние?
— Я был увлечен Ван-Гогом, изучил русские иконы XV-XVI веков. Испытал влияние Марка Шагала: было ощущение родства, позволяющее воспринимать его творчество безоговорочно. Став взрослым, я стал иначе к нему относиться — исчезло некое напряжение восприятия.
— А Дали? Я слышала страшную историю о «картинах-утопленницах».
— Это был конец Хрущевской оттепели. Тогда я работал много и увлеченно. Посещал Библиотеку иностранных языков в Москве и смотрел репродукции работ Дали — нравилась его метафизичность. Появились за год двухметровые картины, около двадцати, где было много крови. Однажды весной я посмотрел на них, пришел в ужас и уничтожил: я утопил их в ванне. Теперь жалею только о двух, хотя считаю, что сделал правильно: мне кажется, что люди о своей беде не кричат.
— Считаете ли Вы себя представителем андерграунда? Как случилось, что Вы сначала вступили в Союз Художников, а потом вышли из его членов?
— Когда-то был фильм «Девять дней одного года» Михаила Ромма, где один из персонажей — физик, роль которого исполняет Смогтуновский — говорит: «Дурак всегда шагает в ногу со временем». Я всегда испытывал чувство антагонизма к корпоративным образованиям. Компания друзей, близких людей с которыми можно говорить на одном языке — это другое: здесь отсутствует всякая условность. В 1975 году я подал заявление в Союз Художников. Поступал туда, искренне веря в то, что это храм искусств. Потом оказалось, что сама система — это большое корыто, вокруг которого кипят какие-то коммунальные страсти. Я перестал выставляться в Союзе. Это событие совпало с распадом моей первой семьи, и я поклялся, что буду заниматься только картинами и не пойду никуда «членствовать»… Тогда же начались подпольные выставки, в которых я принимал участие.
— Изменилось ли Ваше отношение к событиям тех лет?
— Наверное, да. Оказавшись в Петербурге, стал членом ТЭИИ (Товарищество экспериментального изобразительного искусства). В начале 1980-х годов в ТЭИИ самые разные люди были объединены общим актом противостояния. Мы таким образом существовали. Так продолжалось до тех пор, пока не закончились социальные войны… ТЭИИ развалилось, потому что в нем были собраны люди самых различных мировоззрений. Наступило время, когда каждый встал перед выбором — и каждый стал заниматься своим.
— А про что Ваши картины?
— Пишу и рисую только то, что люблю или ненавижу. Когда пишу то, что ненавижу, в процессе работы начинаю любить и принимать. Объект изображения и исследования — моя душа, путешествующая в пространстве слов, форм, музыки, человеческих отношений, философских категорий, снов. Я отношусь к той категории художников, которые, вероятно, не вполне могут ими именоваться. До 30 лет я соревновался с самыми величайшими художниками. Мысленно вешал свои картины в музеях. Потом произошла душевная катастрофа, после которой, казалось, я умер. Оказалось, не совсем. Когда воскрес, понял, что у меня появился другой взгляд на себя и на мир. И тогда я задал себе вопрос, который периодически задают себе все люди: «А кто ты?». Я увидел, что я довольно камерный художник, что мне интересен сам я, мое отношение. Я рисую себя.
— Могли бы прокомментировать изменения последних лет, произошедшие в вашем творчестве: пастельным тонам Вы даете отставку, и начинаете писать картины, которые «собратья по цеху» называют мультиками.
— Было чувство, что стало легко создавать какие-то вещи. Не успевал подумать — а рука уже делала. Я перестал ощущать сопротивление — и это состояние грозило перейти из творческого в формальное, когда художник пользуется лишь мастерством. Если исчезает напряжение — жизнь и работа идут по инерции.
Я стал часто вспоминать детские впечатления. Одно из самых ярких — Новогодняя елка, которая была в нашем доме каждый год. На елке висели старые игрушки. Флажки, цветные гирлянды — краски, какими красят заборы. Хотелось в картинах добиться звонкости такого порядка — я стал работать почти несмешиваемыми цветами. Я просто переменился. С этого времени изменились даже подписи на картинах. Вторая молодость — у людей это так называется.
— Сомневаетесь ли Вы?
— Сомневаться — естественное свойство человека. Творчество — путь, в котором сомнения есть всегда. Когда получилась картинка, остается воспоминание о чем-то прекрасном, что больше тебя. И все начинается с начала…
Беседу вела Нана ЖВИТИАШВИЛИ
(отдел новейших течений Государственного Русского музея)
|
|
